Сорок разбойников
Сорок разбойников — татарская народная сказка на русском языке
Татарская народная сказка
В давние времена в Тебризе жил один правоверный по имени Ходжа Ахмед. Много он повидал и много пережил. Был так богат, что если его богатства рассыпать по равнинам и рекам, не вместили бы их ни равнины, ни реки… И был так щедр, что каждый день кормил-поил семь тысяч сирот и одевал тысячу бедняков и при этом спрашивал: «Кого еще?»
Готов он был поддержать каждую склонившуюся голову. Но ведь везде встречаются горы, что могут обрушиться…
Аллах послал ему детей — белокурую дочь и златокудрого сына. Имя дочери нам неизвестно, но о черных бровях ее, о стане ее, подобном тополю, о красоте ее слагали дестаны… А сын его Ресул в свои четырнадцать лет стал юношей, крепким и достойным удивления.
Случилось, что у Ходжи Ахмеда сильно заболела голова. Да это только так говорится — голова. Это смерть пришла, а болезнь — видимость!
Несчастный человек горел огнем. Слег и не смог уже больше встать. Не осталось лекаря и мудреца, — всех вызвали к нему, но никто не нашел средства вылечить. Подобно Ферхаду1, пробивали горы, приносили ему холодной ледяной воды. Не помогла она ему, не погасила его жара. И горел он, горел, и каждый день выпадало по одному кирпичу из стены его жизни. Пришел и стал у двери больного ангел смерти в алой одежде и с алыми крыльями. В одной руке держал он чашу с шербетом, в другой — черную бумагу. И нельзя было сказать: «Не буду пить», нельзя было сказать: «Не пойду». Выпил больной напиток смерти, сел на коня смерти и уехал туда, откуда еще никто не возвращался.
Когда обрушился большой дом и закрылись его ворота, поняли все сироты города, что они сироты, поняли все бедняки, что они бедняки. Не осталось ни одного человека, который не печалился бы и не горевал. Детям умершего мир казался тюрьмой… Никто не мог выдержать, слыша их плач и стоны!
Давайте лучше поговорим о другом.
В этой стране жили сорок негодяев, сорок разбойников. Были они самые скверные из скверных людей. Выучили они все подлости на свете. Знали они то, чего не знает сам шайтан. Могли обернуться, кем хотели. Вырастали несеяные, выскакивали из камней… Обернувшись змеями, они обвивали людям ноги, превратившись в собак, кусали им икры. Лжецы они были, сплетники, воры, хищники. Сундук зла, бедствий и черной лжи. Можно еще столько же плохого сказать о них, и все это будет только правдой.
Работать они не работали, ничего делать не умели; все время проводили в безделье, в беспутстве. Хлеб брали у людей, воду из озер. Так вот и жили.
О, пусть Аллах не даст попасть в такие руки и на такой язык! Руки этих людей дотягивались во все стороны. Каждый день готовили они кому-нибудь западню.
Смерть Ходжи Ахмеда помазала сорока слоями масла хлеб этих сорока негодяев.
В то время как сироты, бедняки города поминали его, говоря: «Закрыл Аллах ворота, которые нас охраняли!» — эти ликовали. «Для нас открылись масляные ворота!» — говорили они. И расставили злодеи ловушку на пути Ресул-бея.
Этот юноша с черной судьбой каждый день между полднем и вечером ходил на отцовскую могилу.
Однажды он там увидел какого-то дервиша в зеленой чалме, с Кораном в руках: читает молитву на могиле. И голос у него благостный, заслушались его все кругом. Не шелохнулись тополи, и птицы не могли взмахнуть крыльями. Даже ветер и тот утих. Приостановились реки, горы и камни внимали словам. Когда дервиш закончил молитву, плюнул, дунул, зашумел снова ветер, потекли реки, заколыхались ветви тополя и полетели птицы, замахав крыльями.
Ресул подумал, что перед ним стоит святой человек. Поклонился и поцеловал ему руку:
— Благослови Аллах твои уста и речь твою, старец, — сказал он. — Обрадовал ты душу моего отца… А ведь те, кто годами толпились у его ворот, не прочитали даже коротенькой суры1 из Корана. Ты же, святой человек, пришел и прочитал по нему молитву.
Дервиш в зеленой чалме ответил ему.
— Пусть Аллах продлит твою жизнь, сократив мою. Если тот, кто переменил нашу жизнь на загробную, твой отец, то мне он брат. Каждую ночь вижу его во сне. Говорит он мне: «Ты мой брат, и когда ты так хорошо молишься за меня, то душа моя избавляется от всех мучений». Так кому же читать молитвы по нему, как не мне?
— Тогда давай будем читать молитвы вместе, ты и я. Пусть душа отца не испытывает страданий. Я отныне не буду отрываться от молитвы, — предложил Ресул.
Взял Коран, прочитал его весь, плюнул, дунул, и стало ему
легче.
Тем временем наступили сумерки, и они, говоря о том о сем,
пустились в путь. Так дошли до дома, Ресул почтительно сказал
дервишу:
— Если не сочтешь мою пищу жидкой, а хлеб мой сухим, то
вкуси, отец, сегодня ужин с нами.
Дервиш был не из простых плутов. Он долго притворно отнекивался, пока не проговорился, что у него-де на свете нет никого,
кроме Аллаха.
Ресул стал упрашивать:
— Раз так, то зачем же ты живешь в чужих домах? В нашем доме сорок комнат, и все они пустые. Выбери себе любую и живи там сколько захочешь; и слуг у меня много, чтобы услужить тебе,
когда ты устанешь.
Выдававший себя за дервиша забормотал:
— Сын мой, пусть Аллах умножит в тысячу раз твое добро! Пусть превратится в золото все то, к чему притронется твоя рука. Ведь мир этот — караван-сарай в пути. Для того, кто все видел и познал, все равно — очаг или баня, шалаш или дворец… Мне уж ничего не надо в этом мире. Даже султаном Египта я не захотел бы стать. Но раз ты так настаиваешь, то не буду упираться. Ведь главное не в том, чтобы угостить гостя, а в том, чтобы не обидеть, не оскорбить хозяина… Если ты, когда подует над тобой дурной ветер, не превратишь мое жилье в тюрьму, а пищу мою в отраву, то я приду и стану твоим гостем!
Вот как один из разбойников сыграл свою игру и расстелил
свою овчину в доме Ресула.
На другой день, когда Ресул пришел на кладбище, то увидел там странного человека, одетого с ног до головы во все черное.
В одной руке у него был кувшин, в другой — чаша. Он оделял холодной водой каждого проходящего мимо него, а из глаз его непрестанно текли слезы. Протянул он чашу и Ресулу:
— В помин умерших и за здоровье живых выпей глоток воды и ты, сын. А то ведь Ходжа Ахмед на том свете горит от жажды.
У Ресула поднялись волосы дыбом. Не один, а три раза выпил он из чаши и сказал страннику в черном:
— Пусть рука и ладонь твои не испытывают боли, о человек, удостоившийся видеть умерших. Ты видел душу моего отца. А все те, кто годами пил воду из его рук, не вылили даже чаши
воды на его могилу. Какой же ты праведник, что орошаешь слезами его могилу и ради спасенья его души раздаешь людям воду!
А тот в ответ:
— Живи и благоденствуй, сын мой. Если лежащий в этой черной земле тебе отец, то мне он кровный брат. За него я готов был умереть, отдать свою кровь, как воду, но он мне сказал: «Умершие ночами горят от жажды. Если живым, которые здесь на земле ищут воды, дать выпить чашу, то освежится и горло умерших. Быть может, сын мой Ресул сам и не догадается об этом. Так ты, кровный брат мой, единственный брат мой, оставайся жить после меня и для спасения души моей утоляй жаждущих». И вот теперь я выполняю свой долг и даю воду прохожим. Что же делать моей руке, как не давать воду для спасенья души умершего, и для чего мне глаза, как не для того, чтобы оплакивать его?
— Не тебе плакать надо, старец, а мне, чтобы мой отец не горел от жажды. Не воду кувшинами надо раздавать, а все добро, имущество, всю жизнь отдать за него, — воскликнул Ресул и, взяв кувшины, стал с печалью бить себя в грудь, проливая из глаз потоки слез. И до самого вечера раздавал он воду прохожим.
Когда стемнело и не стало прохожих, они, говоря о том о сем, отправились в путь.
Ресул предложил страннику:
— Если не сочтешь слишком жирным или пустым мой суп, то поужинай в этот вечер со мной.
Странник же, тая свою алчность и хитрость, некоторое время отнекивался. Но между прочим заметил, что никто его не ждет и что он ночует и живет, где придется.
Ресул обрадовался:
— Раз так, то зачем тебе ходить по чужим домам? В моем доме сорок комнат. В одной из них живет дервиш, такой же, как и ты, друг моего отца. Знает только Коран и молитвы. Когда Аллах посылает нам соседей, то пусть дает только таких! Займи соседнюю с ним комнату и живи, сколько тебе захочется. А слуг у меня достаточно, чтобы принести к твоим ногам пищу и воду.
Кровный братец его отца ответил ему так:
— Пусть Аллах продлит твою жизнь, исполнит все твои желанья. Никакого богатства не нужно мне в этом мире. Мне хватит половины лепешки, чтобы насытиться. И даже этого много. Хлеб с солью или сладкий пирог, лохмотья или кашемир — для
меня все равно. Не согласился бы я сейчас взять даже казну самого Гаруна1. Но раз ты так настаиваешь, то я не хочу тебя обижать. Знай, что главное не в том, чтобы пригласить в гости, а в том, чтобы почитать и угощать как следует. Если ты будешь слушать меня, уважать мой нрав, то останусь я у тебя.
Вот так вошел в дом Ресула второй прихлебатель и постелил там свой коврик.
Но не буду затягивать рассказ.
После того Ресул каждый день находил кого-нибудь на могиле отца. Один подавал милостыню нищим, другой оделял бедняков халвой. Каждый из них сыграл свою игру, и за сорок дней все сорок постелили в доме Ресула свои овчины. И куда девались те, кто говорил о своем безразличии к голоду и сытости! С утра до вечера без конца накрывались столы. У поварихи подол был охвачен огнем, варила она котлы за котлами, носила, выносила ковши, а управляющий, подсчитав расходы, поразился. Да и в самом деле, если бы котел был на весь мир, и то разве хватило бы его на столько ковшей?
Но не думайте, что это все.
В четверг все сорок (вместе с Ресулом их было сорок один) посетили могилу Ходжи Ахмеда. Когда после троекратного чтения Корана они собрались уходить, один из них, взяв Ресула под руку, сказал:
— О султан мой, уже несколько дней, как хочу я сказать тебе кое-что, но все не могу решиться. В ночь под праздник Мевлют2 я не мог уснуть. Вспомнил о добродетелях покойного — заплакал, вспомнил его благородный род — заплакал… Два глаза мои стали как два источника. Но вдруг напал на меня сон. Спал я или не спал, понимал или не понимал, не знаю. Внезапно предо мной предстал Ахмед-паша, весь в сиянии, в лучах, и он так посмотрел на меня! «О святые дервиши, — сказал он, — вас сорок. Сорок дней вы молились о моей душе. Все сорок из сорока пар глаз проливали слезы на мою могилу. Старались вы, чтобы я спал спокойно. И особенно сын мой, роза моя, соловей мой, не переставал лить слезы все дни, всю свою жизнь. А ведь так он скоро может зачахнуть. И тогда опустеют мой дом и очаг… Я пожил на свете, испытал, что мне было уготовано. Так предоставьте отныне меня Аллаху и займитесь моим Ресулом; мать же его пусть охраняет своим крылом дочь мою, еще не знающую жизни». И ты, Ресул, чьим рабом, жертвой являюсь я, прислушивайся к этим словам. Ведь мир по-прежнему стоит на месте, не Ходже Ахмеду о нем думать. Все мы путники на этой дороге. Придет очередь и нам. Но до этого времени зачем нам омрачать свои дни и не стать исцелителями самих себя? Ведь каково приходится злосчастным отцам, что отдают своих взрослых детей черной земле? И еще скажу: излишняя грусть, излишнее горе наше только опечалят душу умершего. Оставим же печаль, скорбь под этими черными, мрачными тополями и обратим взоры на эти луга, полные цветов и свежих трав. Приобщимся же к миру, в котором мы живем.
Много слов вроде этих напел дервиш Ресулу.
И так они увлеклись беседой, что повернули в другую сторону от дома, а остальные тридцать девять разбойников за ними. Когда Ресул поднял голову, то увидел сады и цветники. Посреди сада — бассейн, а по ту сторону бассейна — дворец. Вокруг росли тюльпаны и гиацинты, дивно благоухая. Соловей, сидя на ветке розового куста, пел грустные, печальные песни. Скажи только: «Чыт», как ветка сломается, скажи только: «Пыр», как птица встрепенется и улетит. Но Ресул не видел розы, не слышал соловья.
Не дотронулся до ветки, не коснулся соловья. Все сорок рассыпались на все стороны, словно телята, выпущенные из хлева, а он сел под дерево отдохнуть. Но тут же заметил в траве фиалку.
Так печально она склонила головку и так низко опустила свои листья, что, казалось, о чем-то грустном, тяжелом задумалась. Пожалел ее Ресул. Встал и, оголившись над цветком, сказал ему:
— О фиалка, мой цветок, о чем ты горюешь? Если ты сиротливее розы, то я совсем одинок. Пусть птицы распевают в своих гнездах, а мы с тобой будем лить слезы.
Фиалка послушала жалобные речи Ресула, посмотрела на него и заплакала. И вот, когда они так плакали, к юноше подошел один из тех сорока. Скривив лицо, он сказал:
— Эй, Ресул-бей! Такую даль прошли мы только для того, чтобы успокоить, развеселить тебя, обрадовать душу твоего отца. А ты плачешь и над травой, и над щебетом. Выходит, все, что ты видишь, только увеличивает твою печаль. Если так пойдет дальше, то спасенья можно ждать только от Аллаха. Мы сделали все, что могли, больше нам делать нечего. Пути наши расходятся, мы не хотим из-за тебя грешить.
Эти слова вонзились в сердце Ресула как пуля.
— О благословенные, — сказал он скорбно, — вы правы. Но я ничего не могу с собой поделать! Так велико мое горе, что не
ерут у меня его ни ветер, ни поток. Ведь я для того, чтобы отец мой спокойно лежал в земле, ушел из тех мест, оставив свои горе и скорбь под черными тополями. Но вот посмотрите — мои горе и скорбь ушли оттуда раньше меня и ожидали меня подле фиал-ки Не успел я еще отдохнуть, не успел утереть слезы, как они уже |меня нашли. Что же мне делать с моей тоской? Уж не бежать ли |мне в горы? Не броситься ли в воду? Тогда дервиш смягчил свою речь:
— Султан мой! Если ты хочешь сбросить печаль, то не кидай-‘ся в воду и не беги в горы, а лишь смотри на эти сады и ты увидишь их такими, какие они есть. Это не розы смеются и не фиалки плачут. Это все твое сердце, плачущее и смеющееся. Попробуй-ка ты рассмеяться хоть через силу и увидишь, как начнешь смеяться уже от души. А засмеешься ты — засмеются и розы; засмеются розы — соловей начнет воспевать радость.
Сказав это, он подхватил Ресула и привел его к бассейну.
И увидел Ресул, что сорок разбойников уже приготовили пир прямо на лугу, на траве. Все там было, кроме птичьего молока. Пока Ресул изливал свое горе, они отправили на рынок самого | ловкого на руку и быстрого на ногу разбойника.
Там он передал купцам от Ресула краткое приветствие и его наказ дать все, что потребуется. Счет велел записать на стене. И вот теперь стол ломился от всякой еды и сластей. А как мог Ресул, который ни о чем не знал, узнать об этом?
Удивившись, он спросил, откуда все это взялось. Ему ответили:
— О султан наш, Аллах щедр. Это он все послал своим рабам. Садись-ка ты за этот стол святых. Приступим к трапезе у бассейна.
И так они пировали, так пировали, что простодушный Ресул чуть не проглотил язык.
Каждый вечер, только стемнеет, они шли в этот самый сад святых.
Отклонялась печаль и рассеивались горькие мысли, но из какой мельницы на все это шла вода? Ресул ничего не считал, не подсчитывал… Думал, что отцовскому наследству конца нет. Поддавшись пороку негодяев, он истратил все деньги. Наступил черед имущества.
Все было распродано: не осталось ни земли, ни скота, ни домов, ни бани, ни мельницы. Остался только старый дом. Ресул не решился продать его и выгнать на улицу и мать и сестру. Взявшись за голову, Ресул сказал себе:
— Видно, святые испытывают мое терпенье. Но терпеть больше нельзя. Сегодня вечером я расскажу им про свои дела. Пусть краснеет мое лицо. Они дадут мне благой совет!
Так решил он и ожидал встречи с ними. Но никто не пришел к нему, никто не спрашивал его. Стал всюду искать, обыскал все дома, все кофейни. В одной из кофеин увидел Ресул тех, что выдавали себя за дервишей. Увидел их и не поверил своим глазам. Разве это были те самые дервиши? Все они скинули свои овчины, колпаки и были вооружены с ног до головы. Ничего не понял Ресул, бросился к ним:
— О святые люди, что же это такое? Сидевший на главном месте сказал ему:
— Эй ты, юноша, знай, что говоришь, и умей придержать свой язык. И впредь не принимай каждого, кто носит бороду, за отца. Мы не святые. Нас зовут Сорок Разбойников, и мы хищники этих гор. Если хочешь остаться целым, убирайся сейчас же отсюда вон!
Побледнел, затрясся Ресул. Выбежал оттуда и воскликнул:
— Что выпало на мою долю? Те, кого я считал дервишами, оказались разбойниками. Они разграбили все мое богатство. Как мне сейчас взглянуть в лицо матери и сестре? Нет, лучше умереть. К ним я больше не могу вернуться.
Ресул пустился в путь. Бродил, как Меджнун1, от одной горы к другой. Поведал свое горе ветру — тот отвернулся, рассказал о своей печали потоку — тот не захотел слушать его. «Может, птицы пожалеют меня», — подумал он и обратился к ним, но птицы даже не посмотрели на него.
Шли дни за днями. Вы спросите: «А что же он ел, пил, блуждая в этих горах?» Какая еда может быть там? Ведь не на каждой ветке зреет плод и растет айва. Найдет Ресул травку, поест травки, а если и той не встретит, тогда кору дерева грызет.
Пробирался раз Ресул через кустарник. Над ним раздалось карканье вороны: «Гак!» — и из ее клюва выпал кусок хлеба. Дрожащей рукой Ресул подобрал его. Поцеловал, приложил ко лбу. Затем съел его, оросив вместо катыка2 слезами. Увидев это, заплакали ангелы и пожалел его сам Аллах.
С тех пор Ресула преследовал запах хлеба. Не говорите с пренебрежением о «запахе хлеба». Это ведь запах поля, запах земли! Это запах дома, семьи, запах родительского очага!
Но не будем затягивать рассказ. Ресул наконец пришел в себя и смог поразмыслить о своих поступках:
— Разве это достойно, из-за стыда бросить мать и сестру и бродить по горам? Что мне скажут люди, если, отдав все богатство этим негодяям, я заставил мать и сестру нищенствовать?
Вместо того чтобы бросать их одних в это трудное время, мне на-
до было работать и помочь им залечить раны.
Сказал так Ресул, и захотелось ему тут же полететь к родным как птица. Но где крылья, где сила? У Ресула уже не было сил сделать ни шагу. К тому же, думаете, легко идти по горам, проходить по ущельям? И чего только он не вынес, пока шел по этим путям, где птица не пролетит, караван не пройдет! Но вот добрался он до своего города. Рынок, лавки уже была закрыты, улицы пусты. Никого не встретив, он дошел до своего дома. Но где дом? На дверях висел черный замок, старый дом плакал кровавыми слезами.
Весь мир обрушился на голову Ресула… Не буду я о нем больше говорить, не спрашивайте и вы меня. Ведь горе одних людей другим кажется сказкой.
Но уж раз вы хотите услышать еще несколько слов, то вот они:
— Не переходите ни одну реку, не узнавши броду. Держитесь дальше от озера, в котором не видно дна. Пусть эти слова станут драгоценной серьгой вашего уха, тогда не попадетесь вы под гнев сорока везиров и не придется вам испить яду сорока разбойников. Будете жить, веселиться и достигнете исполнения своих желаний.
С у р а — глава Корана, священной книги мусульман.
Ф е р х а д — герой тюрскских эпических сказаний о Фархаде и Ширин.
Гарун — Харунар-Рашид, арабский халиф из династии Аббасидов, известный сказочный персонаж, олицетворение богатства и власти. 2Мевлют — день рождения Мухаммеда.
Меджнун — герой арабских народных легенд, олицетворение несчастного влюбленного.
